и алкоголя отождествление всех «митьковских» женщин (то есть таких, которые потворствуют мужскому пьянству) с фигурой поэтессы и художницы-«митька» Ольги Флоренской свидетельствует о завороженности женским началом, напоминающей о дохристианском восточнославянском культе «матери сырой земли» и богини Мокоши (чье имя родственно глаголу «мокнуть») из славянского языческого пантеона. Участницы движения выступают в «митьковской» «религии» алкогольного откровения жрицами, девственными весталками. Но как женщинам-«митькам» удается совмещать эти роли: музы и товарища, матери и брата?

Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо вновь обратиться к восхвалению алкоголя в раннем творчестве группы, последовательно преломляемому сквозь призму рассмотренной в предшествующей главе гендерной политики. Тот факт, что Ольга Флоренская выступает бессменным воплощением женского гендера, позволяет говорить об отношениях конкуренции между ней и Шагиным, поскольку в контексте движения оба они являются властными фигурами. Шинкарев сообщает, что для превращения в «сестренок» или «Оленек» «девки» должны выдержать испытание: «они должны устроить митьку достойную оттяжку, да не одну»[233]. Изначально подчиненный характер этой роли, предполагающей услужливость со стороны «девок», компенсируется подчеркнутым представлением о товарищеском сотрудничестве участников и участниц движения. Ярким примером таких отношений служит совместное стояние в очереди за спиртным.

Эта перспектива создания асексуального содружества принципиально важна для понимания духовного смысла алкоголизма в мировоззрении «Митьков». Алкоголь представляется им источником художественного вдохновения и путем к «братанию». Однако указанные отношения выглядят явно асимметричными, поскольку женщины в «митьковских» текстах не участвуют в возлияниях, а их функция ограничивается преимущественно потворством мужскому пьянству. Секс же «Митьки» рассматривают как яблоко раздора (или запретный плод) в райском саду, силу, которая делает «братские» отношения мужчин и женщин невозможными. Кроме того, в текстах Шинкарева и Шагина прослеживается имплицитное признание недостатков гендерного устройства группы, при котором женщинам отводится роль «спонсоров», снабжающих «митьков»-мужчин деньгами на выпивку. Становясь на неожиданно феминистические позиции, оба признают несовместимость эксплуатации со здоровой эротикой. В одном шутливом тексте журналистки Наталии Шуляховской 1992 года, по содержанию и интонации напоминающем «Митьков» Шинкарева, сообщается, что участники движения избегают «эротики» по двум причинам. Во-первых, «иначе просто не выжить», ведь вытекающие из эротизма ревность и насилие нарушили бы и без того хрупкое равновесие внутри коллектива, состоящего из очень разных людей. Стереотипный образ рок-группы на грани между юностью и зрелостью оказывается чрезвычайно близок мифотворчеству «Митьков». Здесь вспоминаются слова Йоко Оно о начале любовных отношений с Джоном Ленноном: «Я просто переспала с приглянувшимся парнем, а наутро вдруг заявились эти трое и укоризненно на меня уставились»[234]. Во-вторых, половое воздержание и андрогинность важны из творческих соображений: «Надо направлять либидо на что-нибудь полезное — картины рисовать, например» (Шуляховская, «Митьки и секс»); «Митек делается свободен от греха не истерическим отворачиванием, не с пеной тоски — а со смехом и жалостью. И пусть это отпугнет колеблющихся неофитов движения, но недаром глава Фила „Митьки и секс“ так кратка: „Митьки не сексуальны“, — без всяких проклятий, а просто есть вещи поинтереснее» (Шинкарев, «Митьки»)[235]. Алкоголь выступает здесь в особой роли антиафродизиака, обеспечивающего высокую степень сублимации, а также суррогата физической близости, напоминающего об обмене телесными жидкостями. В одной шагинской зарисовке описывается, что, когда какая-нибудь подруга признается Шинкареву в любви, тот выпивает водки, чтобы поскорее впасть в беспамятство. «Что с ним делать, с пьяненьким?»[236] — резонно замечает Шагин. Анекдот этот предваряется квазифрейдистским уподоблением «митьковского» пьянства умерщвлению плоти святым Сергием Радонежским, якобы отрубившим себе руку: алкоголь становится, таким образом, инструментом «самооскопления». Подобно игле, бутылка выступает средством определенного контроля над собственным телом, освобождает его от ограничений, накладываемых «Сверх-Я». В приведенном примере потакание пагубному пристрастию означает — вопреки очевидной логике — самоотречение. В то же время Шагин настаивает, что «эротика митьков напрямую связана с алкоголем»[237]. Но из чего складывается эта особая эротика?

Здесь чрезвычайно важна роль алкоголя как осознанного способа стимулирования творческой активности и сублимации сексуальных импульсов. Это справедливо и в отношении творчества Шинкарева. В небольшом очерке «Алкоголь» (2008) Шинкарев вспоминает: «Недавно на презентации <…> я, как всегда, пью минеральную воду. Вокруг люди добрые пьют водку <…>. Очередной раз отхлебнув из пластмассового стаканчика, я понял, что перепутал, взял чужой стакан, и во рту у меня водка. В смятении я принял такое решение: не выплевывать при всех, а пойти в туалет промыть рот». Время как будто замедляется, а потом замирает на блаженное мгновение, в которое «каждая молекула алкоголя, проникшая в меня, несла светлую, очищающую волну радости, здоровья, таланта — всего того, что я потерял за девять лет полной трезвости, дурак, сколько времени зря упущено!» Выплюнув водку, Шинкарев размышляет о том, что мнение, будто «алкоголики непродуктивны и неработоспособны», опровергается «собраниями сочинений Фолкнера и многих других алкоголиков»[238]. Автор отмечает роль алкоголя как катализатора творческого процесса (подобно опиуму для Томаса де Квинси) и важного структурного элемента в «митьковском» групповом нарративе. Кроме того, в книге «Митьки» Шинкарев намекает на сексуальную подоплеку «митьковского» алкоголизма, на его мифологический подтекст, связанный с поиском Вечной Женственности: «митек» мужского пола переносит свое либидо на «бисерные кошелечки» женщин, покупающих ему выпивку[239]. Даже сам акт приобретения алкоголя приобретает эротическую окраску: необычное внимание к текстуре кошельков («бисерные») наводит на мысль, что они как бы заменяют собой половые органы «сестренок». В совокупности все эти противоречивые сигналы о гендерном равенстве, которое превозносят «Митьки», позволяет говорить об их групповой идентичности как о расширенном художественном перформансе.

В творчестве участников группы встречаются рассуждения, позволяющие понять контекст тех малопривлекательных проявлений социального паразитизма, которые описываются в некоторых шинкаревских анекдотах. Сам он поясняет, что алкоголизм являет собой тотальную форму свободы лишь в том смысле, что происходящее при этом стирание границ вплотную приближает к состояниям инфантильности и самоуничтожения. В главе «Митьков» (1985) под говорящим названием «С утра выпил — весь день свободен» пьянство названо «тотальной обороной»: «Ведь когда пьешь, нет необходимости исполнять судьбу, и обороняться, значит, нет нужды. Да и оборонять нечего»[240]. Сам выбор слов уже о многом говорит русскому читателю. Глагол «оборонять» имеет выраженные военно-стратегические коннотации и, как правило, не используется для обозначения словесной и даже физической самозащиты; выражение «исполнить судьбу» перекликается с разными метафизическими трактовками понятия судьбы из русской культуры XIX и XX веков. Во-первых, само понятие судьбы может выступать своего рода признаком якобы «великого, но трагического» человека, которому свойственны, по словам Тургенева из его «антилермонтовского» рассказа «Стук… стук… стук!» (1870), «обожание Наполеона, вера в судьбу, в звезду, в силу характера, поза и фраза»